Возвратившись из-за границы в конце марта 1905 года, Маргарита Кирилловна после швейцарского уединения попадает в бурный водоворот московской жизни. В ее особняк, привычный к светским раутам и литературно-музыкальным вечерам, все чаще вторгается бушующая за окнами политическая стихия. Дом на Смоленском бульваре распахнул двери перед представителями различных политических течений. Здесь, по воспоминаниям Маргариты Кирилловны, "как-то само собой организовались лекции, на которые стекалось очень много народа. Лекции эти читались на две основные темы, которые занимали тогда все либеральные круги общества: на тему о различии конституций (английской, французской, германской и американской) и на тему о социализме... Вторая тема... была, конечно, гораздо сложнее. Хотелось хоть сколько-нибудь в ней разобраться"37.
На эти лекции (очень многолюдные) стали приходить социалисты-нелегалы; не обращая внимания на лектора и публику, они яростно спорили между собой. Андрей Белый описывает одно такое "сражение-побоище" бундовцев с меньшевиками, окончившееся "крупным скандалом", когда чуть ли не были пущены в ход стулья38. Здесь же, в доме Морозовой, происходило однажды и нелегальное собрание большевиков39.
Лекции о конституционных идеях и либеральных учениях читал в особняке на Смоленском бульваре только что вернувшийся из-за границы и очень популярный тогда в петербургском и московском обществе Павел Николаевич Милюков. Будущий лидер кадетской партии, министр иностранных дел Временного правительства также имел прямое отношение к Арбату: здесь, в доме Арбузова в Староконюшенном переулке, прошло его детство, а поблизости (на Зубовском бульваре, на Плющихе) - молодые годы.
Милюков играл значительную роль на так называемом коалиционном съезде земских и городских деятелей, который состоялся 24 - 26 мая 1905 года в Москве. "Меня просили предоставить для этого съезда мой дом, - вспоминала Маргарита Кирилловна, - потому что легально собраться съезду не давали возможности. Так как я лично знала многих земских деятелей и относилась к ним с полным доверьем и уваженьем, то я переговорила конфиденциально с московским генерал-губернатором... А. А. Козловым... и он дал мне свое согласье, также конфиденциально. Между прочим, генерал Д. Ф. Трепов, в то время бывший министром внутренних дел и почти диктатором России, позвонил А. А. Козлову из Петербурга и просил его не разрешать мне давать помещение для съезда, но А.А. нашел такое отношение к съезду неправильным. Вскоре... съезд состоялся у меня в доме; съехалось около трехсот человек"40.
В своих мемуарах Милюков рассказывает о том, как Маргарита Кирилловна, пожертвовавшая несколько тысяч рублей на создание либеральной партии в России, просила его руководить ее ориентацией "в чуждом ей лабиринте политических споров". По свидетельству Андрея Белого, она тогда приглашала к себе и подолгу беседовала с видными деятелями общественного движения, с представителями различных литературных течений. Ей хотелось не понаслышке, а всерьез разобраться в борьбе политических страстей, в сложных конфронтациях, свойственных культурной жизни того времени.
Милюков вспоминает о содержании их бесед - философия, литература, музыка. Во всех этих сферах Морозову, по словам мемуариста, в отличие от него, притягивали "последние крики моды". "Интерес к беседам ослабевал у моей собеседницы по мере выяснения противоположности наших идейных интересов, - пишет Милюков. - В результате увлекательные tete-а-tet'ы в египетском зале дворца прекратились так же внезапно, как и начались"41. Перед читателем мемуаров возникает образ взбалмошной, озабоченной прежде всего погоней за модой, весьма недалекой богачки, которая своими мистическими настроениями вызывает у автора не слишком снисходительную ироническую усмешку.
А ты письма мои береги,
Чтобы нас рассудили потомки.
Письма Милюкова к Маргарите Кирилловне, сохранившиеся в ее личном архиве, рассказывают совсем другую историю их отношений. Вот одно из них, из Петербурга от 5 июня 1905 года: "Милая Маргарита Кирилловна! (Извините за фамильярность; так уж написалось: "многоуважаемая" как-то не идет с языка...) Очень был бы рад опять отвести душу в долгих беседах с Вами - если, конечно, Вам это так же приятно, как мне".
А вот другое, от 28 сентября 1905 года (ответ на ее письмо в связи с освобождением Милюкова из-под ареста после месячного пребывания в тюрьме в августе-сентябре 1905 года): "Милая Маргарита Кирилловна. Ужасно Вы меня тронули своим сердечным письмом. Ну как же можно писать такие славные, ласковые письма!.. Растаю, ей-богу растаю, как сахар в горячей воде, - и Вы будете в ответе. Нет, кроме шуток, как бы хотелось сейчас, сию минуту, пожать Вашу руку и поблагодарить за дружеский отклик". Арест пошел на пользу, шутит он: "И вот не написали бы, кабы ничего не случилось!" А подпись такая: "Ваш всем сердцем Милюков"42.
Следующее письмо - на шести страницах, исписанных мелким милюковским почерком, - не датировано: судя по содержанию, его можно отнести к середине ноября 1905 года. Письмо начинается с обращения: "Милый друг!" Оно длинное, подробное, написано не за один день. Милюков обстоятельно рассказывает о политической ситуации в Петербурге, о совещании общественных деятелей с министрами, о затруднениях в своих хлопотах по изданию газеты "Народная свобода". Это доверительное послание человека, которому хочется излить душу, поскольку для него очень важно мнение той, к которой обращено письмо, ее советы, ее одобрение его мыслей и действий.
Переходя, по собственному выражению, к отделу "неофициальному", Милюков пишет: "Мне страшно нужно Вас видеть, Вас чувствовать близко: я уверяю себя, что Вы ведь скоро приедете... и сам себе не верю... Я и жду Вас и боюсь смертельно этого свидания. Оно столько должно дать, столько выяснить, и вдруг, что если с спокойным тактом светской женщины Вы мне скажете, что я думаю и чувствую, как мальчик!" Видный историк, популярный деятель современной политической жизни, чье имя на устах у всей либерально-интеллигентской России; человек, известный своей выдержкой, логическим рационализмом, профессорской респектабельностью, - и такая страсть, такая пылкость: будто влюбленный Онегин пишет Татьяне! Да и сам Милюков чувствует эту несообразность. "Перечитал все письмо, и стало немножко стыдно... Может быть, потому, что писал его как будто 16-летний, а не 46-летний субъект; может быть, потому, что как-то очень уж бледно легло на бумагу все, что терзало и мучило в последние дни... Но пусть все идет к Вам; Вы уж там разберете - и должно быть, поставите три с минусом, если не меньше".
"Почему я люблю Ваше лицо? - пишет он далее. - Ведь не потому, что оно абсолютный образец красоты. Я люблю не одну его красоту, но и его недостатки; и, может быть, даже недостатки в нем люблю больше его красоты, потому что эти недостатки делают это лицо индивидуальным, личным, дают ему характер. Мне эта живая связь дорога".
В конце письма читаем: "Страшно больно и тяжело делается, и одиноко на душе, когда вы чувствуете, что в Вас интересуются не Вами самими, а каким-нибудь гастролером в Вас, чем-нибудь показным, что всем видно, тем, что блестит, а не тем, в чем корень Вашей жизни. А уж если кто и этим заинтересовался, подошел поближе, разобрал внимательно, поморщился и пошел мимо: угадайте сами, каково это вынести. Да и не "кто-нибудь", а тот один человек в мире, которого (по Платону) Вы признаете своей половинкой"43.